Если твирь заместо крови - Язва не возьмёт...
1Потолок и четыре стены...
Для чего мне знать твоё имя?
Кем бы ни были я или ты —
Завтра мы уже будем другими...
Та заря будет алая вся,
И тебя поведут перед строем.
Кем бы ни были ты или я -
Завтра мы на секунду герои...
Потолок был низок, шершав, в клочьях пыльной паутины. По стене медленно полз вверх — к потолку — прямоугольник солнечного света, исчерченный ровными квадратами от решётки на окне. Медленно, неумолимо... Сперва он казался почти белоснежным, а чем ближе к вечеру, тем более наливался алым.
Сосед по камере — молоденький юнкерок, совсем мальчишка: глаза-черешни, прядки на мокрых висках, тонкая кожа в солнечных ожогах. До войны стихи читал, таскал кондуиты из кабинета директора да булки французские лопал с колбасой... Плакал. Упершись в стену упрямо лбом, тихо, чтобы не выдать себя. Его душило от сдерживаемых рыданий, он захлёбывался в беззвучном крике и молотил кулаком ненавистную стену — штукатурка от потёков крови побагровела. Этим утром им просунули под дверь две четвертушки листа и карандаш — кто-то, видно, сжалился и позволил отписать последние строчки родным. Доктор от своей доли отказался, и мальчишка строчил бисерным почерком сперва столбик поэзии, затем добавил короткую приписочку в конце, уронил взъерошенную голову на руки и притих...
Утром бумажки эти останутся здесь, на столе. Возможно даже, что попадут к адресату. Возможно — скорее всего — им окажется барышня. Та самая, с которой отплясывал мазурку и булкой угощал. Поплачет она? Поплачет, успокоится. Забудет. А у юнкера больше никого в этой жизни не останется — что ему теперь другие? Маменьку и ту, небось, вспомнит лишь завтра, когда будут стоять у стенки, глядя в холодные глаза винтовок.
- Скажите, вы не знаете, когда человек умирает, ему всегда больно?
Тот, к кому обратился мальчишка, пожал плечами, не отрывая неподвижного взгляда от квадратов. Так он сидел уже не один день, поджав колени к подбородку, не обращая внимания на тупую ноющую боль в правой руке. Как и след от окна она поднималась всё выше и выше, опухоль уже добралась почти до локтя, но ему было всё равно.
Порой надо пережить совсем немного, чтобы стать эмоциональным инвалидом. Слава Творцу, что чаще всего такое проходит, но вряд ли этот случай относится к категории подобных... Он просто не успеет... Сейчас он равнодушное, бесчувственное существо и даже не завидует дивной способности юнкера мучиться, очищаться через страдание.
- Глупо, Господи... Как же глупо... Как ягнёнок на заклании... А я... Я хотел на баррикадах... Как мужчина... В бою, в сражении, чёрт возьми!!! А тут... Как телёнок... Как быдло... На бойне... Не хочу, Господи, не хочу-у-у-у!!!
У мальчишки началась истерика. Доктор лёг на нары, отвернулся носом к стене, устраивая поудобнее искалеченную руку. У него есть ещё целая ночь, чтобы вспоминать...
2Это была воистину волшебная ночь — спокойная, совсем, как до войны. Воздух мягкий от тумана. Шелест молодой листвы и надрывный ор соловья, как будто он оглох от взрывов и не слышал, что атаки закончились, как будто хотел откричаться за всё время, что в небе по ночам свистели снаряды.
Это была оглушительно тихая ночь.
Полевой госпиталь погрузился в сон, только горели ночники на столиках сестёр да изредка кто-нибудь шептал пересохшими губами: «Пить...».
Второй день не разгибаясь над столом... Над развёрстыми животами, над оторванными ногами, в петлях кишок, в кровавом месиве... Сейчас самый момент упасть и забыться на время выдавшегося затишья, отдохнуть, но, видимо, внутренние запасы были мобилизованы настолько, что теперь даже не тяжелели веки. Доктор сидел на земле, подстелив плащ, и курил, прикрыв воспалённые глаза — резало так, словно в них песку насыпали.
Он ненавидел войну всеми фибрами души: до нервного отвращения, до передёргивания, и сам же вызвался добровольцем в полевой госпиталь и о своём выборе не жалел. Кажется, это и называется «долг чести», а иначе — много ли от неё проку? «Я немного повоюю и вернусь домой,» - пообещал он совести, когда закрывал за собой дверь, и уже в тот момент твёрдо знал, что «немного» растянется до конца, если повезёт — до победы.
За последние годы наука и техника шагнули далеко вперёд, на смену мечам, бомбардам и мушкетам пришли военизированные зеппелины-бомбомёты, ипритовый туман и снаряды, начинённые мириадами опаснейших микробиальных партикул. Оболочки их из прочной керамики таили в себе неотвратимую смерть, и когда нашпигованные осколками солдаты начинали гнить заживо изнутри, из ран, спасти их не могло даже чудо. Это было одновременно мерзко и страшно, и в то же время поразительно завораживало: неужто человеческий разум оказался силён настолько, чтобы заставить служить себе этих грозных невидимок?
Нет... Ни в коем случае нельзя давать себе слабину — таким восхищаться недопустимо, особенно раз уж тебе довелось стать лекарем, латающим раны и возвращающим жизнь...
На посту горела лампа, выхватывая из полумрака копну пылающе-рыжих волос: сестричка задремала, опустив голову на стол, придавила локтем платок, вот он и сполз. И, конечно же, это была сестра Даша: молчаливое создание, конопатая, как кукушкино яйцо и от этого очень некрасивая в своём белоснежном чепце-апостольнике, открывающим только лицо, - у кого ещё могла быть столь вызывающая рыжесть, как не у неё? Сколько Доктор ни силился, он не мог вспомнить её голос: лишь пару раз слышал, как Даша тихонько переговаривается с ранеными да напевает себе под нос, щипая корпию.
Соловей голосил как ненормальный, разливаясь во все коленца...
От неяркого света лампы казалось, что вся причёска госпитальерки охвачена пламенем, и тут Доктору ужасно захотелось дотронуться до этого живого огня, ощутить как дрогнут податливо рыжие кудряшки под его ладонью, и он не сумел удержаться от искушения... Даша вскинулась, заморгала опухшими со сна глазами.
- Ступайте отдыхать... Я пришлю вам смену... - только и смог пробормотать сконфуженный Доктор.
И, вернувшись в свой закуток, уснул, едва коснувшись щекой подушки.
3К ночи температура ощутимо упала, и прохлада немного привела Доктора в чувство. Он завозился на своих нарах, разминая затёкшую шею здоровой рукой, затем сел. Его сосед по камере уставился неподвижным взглядом на улицу, в чёрных глазах полоскалась луна.
- Почему вы молчите? Неужели вам не хочется что-нибудь сказать сегодня? - спросил он, заметив, что Доктор зашевелился.
- К чему напрасно сотрясать воздух? Всё что мог, я уже сказал...
- Меня зовут Стефан Игорь, - словно не заметив его реплики, глухо проговорил юнкер. - Мой отец — глава департамента по межгосударственным дипломатическим связям.
- И за что же вас, своего?
Парнишка угрюмо глянул из-под чёлки.
- За дезертирство. Когда началась атака, я должен был заиграть «Марш, марш!». А трубу расплющило осколком... Я ничего не мог поделать...
Игры кончились. Это война... Сегодня он, а завтра на его месте может оказаться любой из тех, с кем он сражался плечом к плечу, кто вскоре будет стоять в шеренге и молиться, чтобы его винтовка оказалась незаряженной.
Страшно убивать товарища...
Вчера ещё эти два человека были врагами. Сегодня сидят в одной камере, а завтра, когда их поведут перед строем, оба на мгновение поднимутся над всеми в гордом своём предсмертном одиночестве. Всего на миг, но какая им уже станет разница — до того момента, как сердечную мышцу разорвёт в клочья шарик горячего свинца.
А когда в живого человека попадает снаряд, ему всегда больно?..
4Даша была так непохожа на барышень из прошлой, довоенной, жизни!
Прежде круг общения Доктора мало выходил за пределы близких друзей по лицею, академии, научному кружку. Чаще всего это оказывались молодые люди из семей интеллигентов: умные, образованные, с положением в «приличном» обществе и учёной среде. Среди них встречались и отчаянные сорванцы, и любители приложиться к бутылке, азартные игроки и ярые сторонники революционных веяний. Барышням же вход в этот полусакральный мир высших идей и мужского fraternité пока был заказан — ещё не пришло время расцвета суфражизма и эмансипации, но флёр их уже пробивался сквозь все запреты: сёстры, знакомые из института благородных девиц — мало-помалу они заражались вирусом свободомыслия и бунтарства... И хотя на танцевальных собраниях барышни всё ещё придерживались установленных веками правил политеса, ускользнув от строгих взглядов мамаш тайком покуривали в тесных компаниях подруг и читали запрещённую литературу.
Нет, конечно, для него не было секретом, что отношения между мужчиной и женщиной предполагают не только дружеское общение. Однако каким-то чудом Доктору удалось избежать юношеской влюблённости в кузину или же её гувернантку — наиболее обычные объекты воздыхания неоперившихся юнцов. Вечно погружённый в учёбу, занятый своими мыслями он, казалось, попросту позабыл о том, что все эти нежные существа созданы для того, чтобы их обхаживать, говорить им комплименты и совершать глупости в их честь, и до третьего года в Академии даже не думал о милых прелестницах. Кончилось, правда, тем, что под заревом красных фонарей в винном угаре Доктор потерял невинность, и хотя это был единственный опыт столь близкого общения с женским полом, вспоминал он его со стыдом и даже отвращением, и чаще всего старался вовсе не вспоминать.
А Даша...
Чёрт подери! Он и не думал, что умеет так остро чувствовать присутствие другого человека подле себя!
Как будто в один день исчез тот чудесный витамин, что поддерживал его существование, и лишь Дашей могло восполниться отсутствие необходимой субстанции. Видеть её, слышать, чувствовать запах её — запах карболовой кислоты, можжевеловых курений и мятного зубного порошка — вдруг превратилось в насущную потребность, справиться с которой было сложнее, нежели с жаждой или голодом, потребностью во сне. Казалось прежде, что война убила в нём всё человеческое: способность чувствовать и воспринимать, но к счастью это оказалось неправдой. Когда смерть дышит за плечом, а каждое следующее утро может статься последним, не остаётся выбора — приходиться пить жизнь, смакуя каждый глоток и ощущая весь букет пьянящей амброзии.
Уютная она была и домашняя...
- Было бы славно сменить униформу на простое платье... У меня до войны было очень красивое: голубое и шампань, вырез-каре, а юбка узкая и трен из голубой органзы... Понимаешь? - улыбалась она и пристраивала поудобнее голову на его плече, обтянутом гимнастёрочной бязью.
Доктор дёргал её за кончик улепетнувшего из-под платка упругого локона и улыбался тоже. Но так, чтобы Даша этого не заметила.
Здесь и сейчас слова были излишними. В неистовом ритме пролетали дни... Сердце колотилось в груди, как взбесившийся метроном, когда низкое небо горело в огне, а от грохота разрывающихся снарядов закладывало уши. Но что бы ни случилось, Доктор не сомневался: они не потеряют друг друга.
- ...вместе... И чтобы это не бомбы гремели, а майская гроза за окном...
Когда-нибудь так и будет? Ведь правда?
5С начала войны сестричество госпитальерок пополнялось дамами и барышнями из разных слоёв общества. Сама императрица и великие княжны — все четыре, даже меньшая, Александра, которой в ту пору шёл пятнадцатый год, - в стремлении исполнить свой гражданский и духовный долг, облачились в форму и служили в лазаретах.
Облачение по строгости напоминало монашеское, только вместо подрясника одевалось платье простого кроя: зимою тёмно-синее шерстяное, летом — из светлого ситца. Поверх платья — белый передник с карманами и белый же апостольник. В смирении и строгости утоляли сёстры страданиях болящих и зачастую гибли вместе с ними под градом снарядов и пуль...
Пересыпая в памяти песчинки-мгновения, Доктор неоднократно задумывался над тем, каким же мужеством необходимо обладать, чтобы, оставив мирную жизнь, подвергнуть себя опасности во имя служения ближнему своему. И пусть даже устав ордена не предполагал обязательного пожизненного служения... Доктор видел сам, что такое война, и потому вдвойне преклонялся перед решением сестёр.
Лето постепенно перевалило за середину и уже близилось к завершению. Погода вдруг переменилась, стало прохладно, частые ливни превратили дороги в раскисшее месиво. За последние недели фронт продвинулся на пятьдесят километров западнее, и санитарная рота отступала вместе с полком.
На попечении сестёр милосердия оставалось около пятнадцати человек — раненые во время последней атаки, либо те, кого опасно было перемещать. Среди последних по несчастливой случайности оказался молоденький подпоручик Петя Крейцер, который свалился с лошади — лопнула сгнившая от сырости подпруга, - да так, что, приложившись головой о камень, четвёртый день метался в горячке. «Вот-вот отойдёт...» - шептались сёстры, но из последних сил он всё жил и жил.
Единственное, что радовало в госпитальном существовании, это то, что пока хватало морфия, и то, что Даша была рядом.
Даша родилась и выросла в имении под Кобургом. Отец — зажиточный помещик, мать нашла призвание в обучении деревенской ребятни грамоте и счёту, открыла свою школу. С Дашей давали солидное приданое, однако никто не зарился на рябенькую огненно-рыжую барышню. К двадцати годам стало ясно — хорошей партии ей не сделать, и утешение своё она стала искать в другом. С началом войны сама попросила назначение на фронт. Довелось ей побывать и в Тавриде под Акъяром в осаду, а после того, как город пал, оказалась тут, далеко-далеко от обоих морей: северного и южного.
6Это была оглушительно тихая ночь... Весь день парило, в палатках было душно, как в аду. Раненые постоянно просили пить, и сестра на посту каждый час наполняла кувшин свежей водой. Все как избавления ожидали ливня, но его всё не было и не было... Не выдержав, Доктор позволил себе снять мундир и расстегнуть две пуговицы на вороте гимнастёрки.
Тут отлетел в сторону край полога.
- Доктор, Крейцер кончается!
Доктор, натягивая на ходу мерзкий жёсткий мундир, бросился в палатку лазарета.
Подпоручик Петя Крейцер агонизировал. Весь в холодном поту, он содрогался в конвульсиях. Сквозь хриплое частое дыхание едва можно было разобрать, что зовёт он маменьку, сестру Лизу... Зрачки расширились до предела и закрыли полностью радужину, превратили глаза в два глубоких чёрных пятна. Сестра Марта пыталась удержать на лбу несчастного пузырь со льдом: «Тише, тише, миленький...». В последний миг взгляд его стал вдруг осмысленным, Петя крикнул жалобно «Мама!..» и затих.
- Половина одиннадцатого, - глухо сказал Доктор, взглянув на часы, и на выходе бросил через плечо: - Сестра Марта, напишите родным.
Было тихо и жарко... Даже цикады молчали, хотя прежде от их концертов воздух трещал, как молотилка. Вечерняя заря догорала — лишь самый край неба за рекой едва заметно отличался по алому свечению. И, проводив взглядом последний отблеск, Рихарт затушил папиросу и растёр каблуком окурок.
«Спать...».
До своей палатки он не дошёл.
- Даша, что с тобой?
Положил ей руку на плечо — плечо тряслось мелкой дрожью.
- Петю жалко. Глупо так... Обидно...
Прежде Доктору не доводилось видеть, чтобы Даша плакала: даже во время самых страшных и тяжёлых операций, когда раненый умирал у неё на руках от боли, если не хватало морфия — даже тогда она с каменным лицом, сжав зубы, не роняла ни слезинки, синие глаза были сухи. А тут...
Он присел рядом на лавку, задел ладонью её ладонь — Даша вцепилась в пальцы, как в спасательный круг, чего прежде себе не позволяла.
- Я очень устала, очень.
- Пойдём, я тебя провожу...
- Нет... Я не о том. Не о сейчас...
- Понял...
И они замолкли: рука в руке, бок о бок на хлипкой лавочке над обрывистым берегом. От чужих глаз их прикрывал лозняк, оплетённый диким вьюнком. Даша притихла; «Наплакалась вволю, вот и задремала, бедняжка...». Его и самого клонило в сон от томительной духоты и тяжёлого аромата вьюнков.
И тут, разрывая ночь, вспышка, грохот тысячи булыжников — в небе, вокруг!!!
- Тише, тише, Даша. Это гром...
Под порывом ветра затрепетали испуганные листья, всё громче и громче, и вот — первые капли грянули оглушительное стакатто. Сразу стало зябко, и Доктор набросил на плечи Даше свой мундир со знаками отличия.
- Пойдём?
Она помотала головой.
Снова молния — теперь с сухим треском над самой головой — заставила вздрогнуть самого Доктора.
А Даша вдруг засмеялась.
- Пойдём. Я хочу под дождь
- Это опасно. Вдруг разряд?
- Бьёт пока далеко. Пожалуйста, одну минуточку.
И, взметнув светлой юбкой в темноте, припустила по лугу. Оступилась, упала.
- Вот глупая! - беззлобно сказал Доктор и побрёл её поднимать, а Даша хохотала во весь голос — или снова рыдала? Сквозь шум дождя и не разобрать...
Внезапно в небе зажглось. Но то была уже не молния — на высоте десятка саженей над землёй зависло три светящихся шара и медленно-медленно опадали вниз. Грохнуло совсем рядом.
«Атака? Так близко? Военные части ведь в другой стороне... Не станут же палить по расположению госпиталя!..».
И тут среди ударов капель воды Доктор различил тихий, едва уловимый свист. Он нарастал с невероятной скоростью, и вот, это уже не свист, а ввинчивающийся в черепную коробку рёв, всё ниже и ниже, всё ближе, всё громче... «Снаряд. Дальнобойный. Эль-двадцать...» - мелькнуло в голове. Даша тоже замерла, завороженно глядя вверх, а платье в зареве осветительных снарядов наливалось оранжевым...
Это длилось мгновения. Она не успела даже встать. Он не успел даже шевельнуться. Взрывом Доктора отбросило к кустам, оглушило, отбило способность мыслить. Уже потом, когда рассвело, когда его подняли и понесли, он открыл глаза и, проплывая мимо окровавленного клуба смешанных с землёй тряпок, мимо пламенеющего рыжиной пушистого облака, ясно увидел и понял всё.
Мир рухнул в чёрную липкую пучину.
7
- Светает... - пустым голосом сказал Стефан Игорь.
«Ну и что?..».
Потолок и четыре стены. Прямоугольное окно. Нары. Два незнакомых прежде человека. И третий присел на краешек табурета — безносая невеста Смерть.
Мальчишка был тих и спокоен — даже руки не тряслись. Из глаз пропал горячечный огонь. За ночь он успел уговорить себя, приготовить к необычному венчанию — он был уже наполовину там.
Пожалуй, оставалось самое тягостное — дождаться шагов в коридоре и лязга замка. Но сейчас уже всё равно. Только хотелось, чтобы это случилось не в казематах, а на воздухе. И поскорей...
Их вывели во внутренний дворик, в стенах его пестрели выбоины, как дырки в сыре. Было зябко. Шеренга солдат, перепоясанных крест-накрест белым, серое небо. Кажется, Игорь попросил не завязывать ему глаза, и капрал покладисто убрал чёрный шарф.
Вдруг резко стало трудно дышать, мигом накатил тянущий душу страх и окоченели пальцы, словно в отместку за равнодушное ожидание конца. Доктор судорожно рванул ворот гимнастёрки, зацепился за шнурок на шее. Тот, сопревший от постоянного тепла и влаги, податливо расползся на нитки.
У ног глухо звякнуло.
А затем...
Затем снова провал в памяти. Он очнулся сидя на стуле в обшарпанном кабинете. На столе перед ним лежал его армейский жетон с «выпивающей тёщей». Суровый вопрошающий голос. Затем вмешался вкрадчивый высокий.
- Почему вы сразу не доложили, что вы не военный?
- Господин ротмистр, позвольте... Он был контужен, на допросах не отвечал...
Капрал, вы идиот!.. Представьте, в какой скандал вылился бы ваш этот «показательный расстрел»!.. Все эти ваши... педагогические акции... Профанация!..
Бухнуло. Стол вздрогнул, медальон подскочил.
- Вы слышите меня? Как ваше имя? Помните?
- Рихарт... Орландо Дитрих Рихарт, - сбиваясь проговорил доктор. - Рота СП-12, старший медик. Лейтенант.
- Лейтена-ант... Да из вас же, лекарей, лейтенанты как из... сопли пуля. Оружие хоть дали?
Доктор мотнул головой.
- С рукой что? Пытали?
- Нет, - он сглотнул липкую слюну, едва не задохся снова. - Зацепило .
- Пыток мне ещё тут не хватало... - буркнул ротмистр и громко окликнул: - Капрал!
- Да, господин ротмистр!
- Оформите его в лазарет. А затем — переводную в поселение.
- В общее, господин ротмистр?
- Упаси вас небо! Медик же. В Òрлов. Там — господа офицеры. Знакомых ещё встретите. А, Рихарт?
Тот медленно перевёл взгляд за окно. Тело Игоря успели убрать. Покойся с миром, мальчик.
В сером квадрате, расчерченном решёткой, появился подсвеченный неумытым сентябрьским солнцем край...
Большое спасибо тов. Синемордый за арт)
@темы: кОртинкЕ, von Dietrich, ПОСЛЕДНЯЯ ЗАРЯ, писульки
-
-
22.01.2012 в 14:57-
-
22.01.2012 в 15:00честно)
-
-
22.01.2012 в 15:05навеяно Флер?
-
-
22.01.2012 в 15:08я уже выкладывала эту историю пофрагментно, просто в этом посте свела воедино)
-
-
22.01.2012 в 15:13Но все равно, круто же.
-
-
22.01.2012 в 15:16-
-
22.01.2012 в 15:22-
-
07.02.2012 в 16:41Я довольно, час прошел не зря!
-
-
07.02.2012 в 16:50-
-
07.02.2012 в 17:00в нескольких местах я немножко терялась:
сцена расстрела и описание работы госпиталя перед историей Даши - это или моя усталость и рассеянное внимание, или перебор в прилагательных и описаниях.
но из-за этого приходилось возвращаться и перечитывать, что по-своему хорошо)
где-то в середине (кажется 3 фрагмент) описывается момент, когда Даша положила голову на плечо Доктору, я так понимаю это уже где-то очень после описываемых событий? кусочек выпадает, точнее дает надежду на продолжение...
очень понравилось композиционное решение, качественные описания, много милых нюансов, что дает полное погружение.
хотя жизнь Даши рассказала скупо(
-
-
07.02.2012 в 17:19я этим грешу, согласна. Но грешу нарочно и с удовольствием) Пусть это будет авторским приёмом.
где-то в середине (кажется 3 фрагмент) описывается момент, когда Даша положила голову на плечо Доктору, я так понимаю это уже где-то очень после описываемых событий? кусочек выпадает, точнее дает надежду на продолжение...
нет. Это всё входит в их историю. Даша погибла, и без разговоров.
хотя жизнь Даши рассказала скупо(
Понимаешь, я её и задумывала как такого второстепенного персонажа истории, который, тем не менее, сыграл почти решающую роль в становлении образа Доктора. До этой трагедии он был сильно похож на Фандорина в "Азазеле" - такой же пышущий энтузиазмом наивноватый молодой человек.
Блин. Вот только счас сама заметила какая параллель вышла с Акуниным... =_=Учитывая, что они до того практически не общались, а вся их история заняла буквально пару месяцев, а они сами были довольно сдержанными и скупыми на внешние проявления эмоций, прошлое Даши хотелось наметить общими мазками, не сильно вдаваясь в подробности.
Вот так.
-
-
07.02.2012 в 18:20тогда этот фрагмент, мне не понятен, так как я не сообразила когда он происходит.
Даша с ним очень робка и действительно сблизились и пообщались они перед самой ее смертью (так поняла тебя я)
В фрагменте Даша кладет голову на его плече, ого... я запутался из-за этого
и я не могу поверить Даша умерла навсегда?! неееееееееееееет!!!
хм...
но вообще, как маленькое ответвление, очень нравится)
т.е. будет большое про Доктора. тогда мне все-все нравится. И параллели ломай, срочно!
-
-
07.02.2012 в 18:29Нет, общались они не только перед её гибелью: обрати внимание: от начала "лета..." до расстрельной ночи прошло около 3х месяцев. Даша кладёт ему голову на плечо "обтянутое гимнастёрочной бязью" - они сидели где-то рядышком, просто вдали от чужих глаз, но всё в пределах пристойного. А самой взять Доктора за руку она позволила только тогда, в ту последнюю ночь, раньше она так не поступала. Доктор мог взять её за руку, но она его - нет.
-
-
07.02.2012 в 18:35как видишь многое нужно пояснять)
и еще я все время искала описание про то что в платочке - дурнушка, а без самая гармоничная, красивая и солнечная...
-
-
07.02.2012 в 18:50-
-
07.02.2012 в 18:55но да, ты права, я слишком хотела найти слова из моей головы)
-
-
07.02.2012 в 19:19Но всё-таки этим тоже часто грешу - многословностью =\
-
-
07.02.2012 в 19:28пиши почаще)
-
-
07.02.2012 в 19:34а на что стОит обратить внимание? ошибки, недочёты и т.д.?
-
-
07.02.2012 в 19:59Вообще мне кажется, что написано очень хорошо, аккуратно, но мало... хочется чуть больше, есть хорошая основа, но вот кое-где можно было еще сказать что-то. Второстепенный герой Стефан Игорь вышел более яркий чем Даша. Его смерть тронула сильнее и стала заметнее. (конечно может это еще и обусловлено моей половой принадлежностью
Мне все нравится, я жду полного рассказа
ошибок таких, чтоб прям ах! нет (орфографию я проследить не могу, ибо я безграмотен до неприличия)
И мне больше напомнило Толстовскую "Войну и мир")))
-
-
07.02.2012 в 20:09Параллель с "Мор. Утопия" в основном сюжете - это, так сказать, цитата, реплика и реверанс.
Полный рассказ - это про Доктора и Софи. Там ещё замешан Город, Кукла, Королевна, Профессор, Герти... Но окончательно увязать всё в один клубок так, чтобы это вышло удобоваримо, у меня пока не выходит, но я над этим работаю. "Заря..." стала, можно сказать, неожиданностью для меня самой, повторюсь, я не планировала вводить эти события в основной сюжет, она у меня вообще придумалась по дороге на Нарочанскую базу этой весной) А додумывалась в Полоцке на трубах над Полотой совместно с дедушкой Ноябрём))) Доктор раскрывается в основном повествовании (тег "мозаика", а названия пока нет).
"ВиМ" я начала читать уже только недавно. Так что не надо тут))) кстати, а что общего ты увидела в них?
-
-
07.02.2012 в 20:24Товарищ Толстой тоже "грешил" качественными вкусными персонажами и сложной сюжетной линией. Но от "Последней зари" именно ощущение, как ассоциация. Это сложно объяснить, просто мое воображение рисовало картинки такими же как тогда, когда я читала "ВиМ". Подсознание само выбрало время и место) Был там момент когда Болконский в госпиталь попал, и твоя зарисовка легко вписалась бы там)
Для меня это очень сильное произведение, поэтому сходство с ним это комплимент.
-
-
07.02.2012 в 20:38-
-
07.02.2012 в 20:41хотя, он всего лишь человек
-
-
07.02.2012 в 20:58«Великан и пигмеи. Лев Толстой и современные писатели». Карикатура.
-
-
07.02.2012 в 21:16охохо
ну да он хорош, писал мнооого.