Так... про Королевну мы читали, про Софи тоже более-менее в курсе...
А что за человек наш дорогой и любимый Доктор - мы пока не знаем...
Сперва совсем немного...
Тусклой осенней порой в Городе было хмуро: он встречал Рихарта сереньким дождиком, уныло краплющем откуда-то из серой пелены сверху. На перроне царило пустынное затишье - никто не встречал и никто не провожал. По серой в яблоки луж платформе ветер гонял хвостом клок старой афиши; на ней можно было разобрать слова "...ина Эрнан...проездом из Ми...одно выступ...". Доскрипев последние метры, дрезина остановилась, и на перрон спрыгнул высокий человек в наглухо застёгнутом плаще и с пузатым саквояжем в руках. Город был укрыт гнетущим безмолвием пустоты... Прислушавшись, Рихарт понял: где-то далеко, за туманом, звонили похоронным боем, и колокол гудел глухо, как в дубовую бочку, создавая совершенно подавленное настроение.
Последний — и единственный — раз Рихарту довелось побывать здесь лет двадцать назад. Но те два сумбурных дня запомнились не совсем с положительной стороны, да и то: за годы впечатления детства стёрлись, оставив после себя лишь неприятный осадок. От воспоминаний передёргивало до сих пор.
Его увезли, отец остался. С тех пор — ни единой встречи, только нерегулярная переписка, которая незначительно оживилась с момента поступления Рихарта на первый курс медицинского факультета. Со временем детское святое неведение сменилось пубертанной горькой обидой, потом стало привычным, что отца нет рядом, что вместо мутти вдруг стала получужая тётушка и девочка, которую он стал называть сестрой, и горечь улеглась.
Теперь же он, окрепнув и возмужав, решил положить конец многолетнему молчанию. Да и топталось в его душе нечто, что упорно требовало совета старшего по возрасту и опыту человека. Эти два фактора наложились друг на друга не в самый простой для Рихарта момент жизни, и ответ пришёл сам собой: надо ехать...
В гулком здании станции было так же безлюдно, как и на перроне - от этого безмолвия становилось слегка не по себе словно в Городе не осталось ни единой живой души... Поэтому в мальчишке на привокзальной площади Рихарт узрел едва ли не знак Провидения.
- Эй, юноша, - окликнул его доктор.
Тот не торопясь спустился с фонарной тумбы и, показывая неровные, острой пилкой, зубы, чинно поздоровался с приезжим. Но на вопрос, где найти дом доктора Рихарта, глянул исподлобья:
- Большое горе, сэр.
- Что случилось?
Тот покачал головой с недетской серьёзностью.
- Здесь у всех большое горе... Сэр... Вам бы лучше не ехать сюда. В городе зараза. Вдруг и вас зацепит. Это очень плохая зараза, песчанка...
Вот уж действительно удачно выбрал время для визита... То-то ещё на станции поезд развернули и направили обратно. Кроме него, доктора, никто и не собирался в Город или дальше, а на его расспросы шарахались как от чумного. Уже тогда он насторожился. Чудом удалось договориться арендовать самоходную дрезину — пришлось дать барашка в бумажке начальнику станции, и тот долго и с сочувствием провожал взглядом узкую спину в чёрном плаще...
Это плохо... Это из рук вон плохо...
- Проведи меня к дому доктора.
- Его там нет, все в Соборе.
- Почему?
Парнишка снова помотал взъерошенной головой.
- Нельзя говорить... Сходите сами.
- Что за ерунда... Ладно, тогда проводи меня... Стой, саквояж я сам понесу, он не тяжёлый...
Тишина и пустота, пустота и тишина. Мёртвые любопытные глазницы окон и щербатые рты дверей, дождевая морось, да из всех звуков лишь стук башмаков о мостовую и призрачный набат: донннн-донннн-донннн... Лавка цветочника: в витринах анютины глазки, перевитые крепом, лавка кондитера: пряничные поросята с лиловыми лентами... И ни души вокруг, словно мор уже забрал всех обитателей Города...