Королевич

[kyziava12]

А её тогда сильно ни о чём и не спрашивали. Отец привёз в столицу, повёл во дворец. Она уже тогда удивлялась: их — простолюдинов с чёрными от земли руками — и прямо под светлые очи короля и его присных. Отцу отвалили два мешка монет и он, довольный, отправился домой, на прощанье только шлёпнул привычно ниже спины, мол, не унывай, доця. А она осталась.
Сперва худая желчная баба с лошадиными зубами разглядывала её брезгливо, поворачивала вправо-влево, затем велела отмыть, надушить, завить да подобрать платье по фасону «на эти мослы». Оказалось, королева была...
Зачем? Чем провинилась? За что оторвали от милых сердцу птичника, прялки и тёмного жерла печи?
Вот зачем.
У короля с королевой сын был, королевич, стало быть. Только глядели они на него и каждый себе думал, что лучше б его вовсе не было, убогого. Не повезло парню, полоумок получился. Хромой, кривой, спина крюком да и говорил — через слово заикался. А годы идут, пришла пора женить парня, сам говорит, мол, почему братья при жёнах, а я до сих пор один? Только куда ж ты его такого? Ни одна приличная королевишна и не посмотрит. Вот, нашли жёнку попроще, с батькой сторговались за полпуда серебра.
Ну как жёнку? Где это видано, чтобы королевич на крестьянской дочке женился? Так, решили, в белое обрядят, за ручку подведут, скажут, мол, вот, дурачок, и ты женился. Глядишь — и успокоится.
Ну комедию, конечно, заломали! Привели её в белом тюле в сад, сказали, погоди тут, пока люди соберутся. Стояла она, как дура, все на неё пялились, все красивые, лощёные, дамы груди свои из корсажей выставили — срам какой! - да шептались всё и подхихикивали. Куда ей до них? И груди-то толком нет — высокая и плоская как доска. И лицом — словно с иконы в соборе: лоб высокий, глазищи огромные, и вся белая-белая, как привидение. Как лепестки яблони, что ветер в лицо горстями швырял.
Грянула музыка, сам король под руку повёл её по аллейке.
Вот, сын мой, твоя невеста. Живите долго и счастливо.
Венок на голову одели, рисом осыпали да убежали вино пить и плясать. Тут она глаза и подняла...
Так и полетели дни за днями. Стала она королевской невесткой, спала на шёлке, ела на серебре. И вроде хорошо всё, и работай не на износ, а в удовольствие: вышивай себе золотой иголкой на бархате птичек и цветы. Да всё же гадко было. Словно продал её отец как тёлку на ярмарке. И смотрят на неё как на деревенщину, по углам посмеиваются да и в глаза гадости говорят изящные. И всё, гады, интересуются, когда же наследника ждать у молодой четы.
А королевич... Ну что королевич? Тогда, в первый день, она сразу и сомлела. А потом как-то привыкла к тому, что он рядом, женой называет да и сам от счастья светится. Да, не красавец, но и не урод совсем. Так, малость покорёженный. Ну хромает — на одном башмаке каблук повыше сделали, ну кривой — так шарфом прикрывается, спина больная — ну тут уж только жалеть можно. А что заика — так тоже не страшно. Думал он хорошо, умно, говорил только туго совсем.
Я-а га-га-гаварю п-пло-охо, а в га-га-алаве у-у меня всё-о склад-дно. И-и в-вы-ы т-такая-а к-к-краси-ивая, чт-то у-у-у м-меня слова сов-всем пе-ерепутал-лись, и-и я ещё х-хуже га-гав-варю...
Ну вскоре и с этим справились, она его понимать стала. Не сразу, правда, долго промучились... Добрый он оказался и милый. Вот порой сидели рядышком на скамье в парке, он на неё одним своим глазом смотрел, улыбался... Как пол-лица прикрыто — так и вообще красавец каких поискать: синеглазый, волосы как коричка в кофе, тёмные и чуть в рыжину, зубы белые-белые. И манеры обходительные, не то что в деревне у них. Да и здесь не все так умели, как королевич. Шевалье во дворце всё с какой-то второй мыслью делали, словно в силки дам заманивали — даже она, деревенщина, со стороны глядя понимала, что неспроста и приседания, и ручки облизать. У кого ловчее выйдет — с тем и шебуршать в спальне дама станет. А у королевича убогого всё от сердца шло.
Весна прошла, затем лето, осень... Ездили на охоту, оленей гоняли. Король с сыновьями орали «Ату его! Ату!», носились за бедным козлом, травили собаками. Дамы тоже кое-кто не отставали. А они вдвоём с королевичем знай себе шагали, лошадки бок о бок топают тихонько — и хорошо. Ему сложно было верхом ездить, да и она в седле как мешок с соломой болталась. Королевич жаловался, что смеются над ним при дворе, мол, дурачок, даже имя своё написать не умеет. А кто ж научит? Кому он нужен? И сердце у ней сжималось, ведь жалко его было, умела бы сама — враз бы научила, только сама ведь неграмотная — куда ей?
Как снег выпал, стала королева всё намекать, мол, за те деньги, которые батьке её достались, неплохо было бы королевича и кое-как ублажить особо. Чай не отрок уже, положено бы. Сынкам, что понормальней вышли, можно было и фрейлину какую-нибудь пошустрей подсунуть, а к этому и идти никто не хочет, и он сам как огня их стережётся. Она тогда сильно испугалась: что ж делать? Знать-то знала — не боятся этого в селе, - сама на сеновале порой слышала как охают да ахают, когда мимо проходила. И смешно ведь так: яйца надо собрать, а наверху сопят, пуня аж ходуном ходит. Пройдёшь тихонько, повыбираешь из гнёзд что куры снесли — а те и не заметили.
Ну и раз как-то, видно, напоили королевича допьяна, всей толпой ввалились в спальню, раздели его и к ней под одеяло сунули — вроде как игрушки они для всех были...
Мерзко так потом было... Королевич наутро ничего не помнил, плохо ему стало совсем. А она-то всё знала, всё видела. И трясло от отвращения так, что видеть его не могла, убежала и день пряталась. А он всё понять не мог, что же стряслось, плакал, боялся, что разлюбила.
Через неделю-другую всё поутихло, поняла, что не со зла, простила его и забыла ту гадкую ночь. Снова сидели они как и прежде рука об руку, картинки в книжках смотрели. А вскоре у неё под сердцем зашевелилось...
Страшно стало снова. Ладно, одна была, а тут дитя появится... Не выгнали бы... Возиться не станут ведь.
Выгнали. Когда живот стало не спрятать... Да по-дрянному так выгнали. У королевы пропала брошка с брильянтами — она её в глаза не видела, только нашли эту самую фитюльку у неё под подушкой. И с бранью, с улюлюканьем... Хорошо хоть собаками не травили...
Добралась до дома еле-еле — на опухших ногах много не пройти. Дом отец поправил на те полпуда серебра, не узнать совсем, хоромы стали, в поле батраки его работают — хорошо... Встретили её не сильно радостно, ну да не прогонишь ведь, чай не по кабакам шлялась, у самого короля работала!
И стала она жить как и прежде: прялка, птичник, только у печи теперь кухарка стряпала. Мальчонку назвала по-простому, Веньямином. Он в мать пошёл: светленький да большеглазый. Вместе они ходили и на речку купаться, и в луга. Он всё лопотал что-то, а ей и говорить не хотелось, словно слова все отшибло. Молчала и всё о своём думала, плакала порой. Так и стали её все блаженненькой звать, мол, во дворце умом совсем тронулась.
А королевич тот, говорят, после её ухода слёг с горя и вскоре умер. Только никто о нём, о дурачке, во дворце не плакал.

почитайте, пожалуйста... оно у меня сваялось за час, и я сразу выкинула. И, пожалуйста, отпишите хоть пару слов, мне очень интересно